Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
Чудно получается, — сказал Георгий. — Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз — ни я, ни меня. — Стукнул кулаком по дивану: — Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.
Николай предложил:
— Давай сейчас, вопреки всему! Назло фашистским перископам!
Раскрыт словарь, громко прозвучало несколько фраз по-английски. Вновь и вновь звучит трудная чужая речь.
Шторм, шторм, шторм!..
За наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал океан. Огромные свинцово-серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с ревом обрушивались на стальную палубу. Океан потрясал седыми гривами тяжелых, живых, хищных валов. Там, где должен быть горизонт, все перемешала грязная темень, океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, что крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами. На носу и на корме корабля вытянулись орудия главного калибра, над ними то и дело вздымались свирепые валы, корабль выставлял навстречу валам стальные стволы, и они, словно трезубцы, вонзались в волну-чудовище.
Заглянул Роберт. Вид у него очень усталый. Показал на диван:
— Можно?
— Садись.
— Ноги нет, руки нет, — говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.
— Русский язык учил в Мурманске? — спрашивает Георгий.
— Мало, — отвечает Роберт. И добавляет по-английски: — Выучил несколько слов и две-три фразы.
Выяснилось, что шотландец знал около десятка «самых необходимых» ему русских слов: клуб, водка, икра, красивый, девушка, моряк, деньги.
— Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм все вышибает. Учите меня русскому?
— Хоть сейчас.
Роберт снова перешел на русский:
— Сейчас нет. Много работа.
— Давно плаваешь? — спросил Георгий.
Матрос поднял палец.
— Один год?
— Да. В Мурманске — вот! — Он показал три пальца.
И опять произнес по-английски:
— Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.
…Надрываются двигатели. Мечется крейсер.
Георгий снова раскрывает словарь. Николай тоже взял книгу.
Где-то внизу стонут двигатели — то глухо и ровно, то вдруг резко, и тогда все начинает вибрировать — переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передается даже телу. «Сеансы» повторяются непрерывно, испытывая все, и прежде всего нервы. Кажется, вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.
В чем дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: все трясется. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, все вибрирует — и металл, и тело.
Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.
Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днем, день — ночью. Но передышка все-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошел в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали каравана из США, и, когда он достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше на Мурманск.
На стоянке разрешили выйти на палубу. Только на палубу — на берег не пускали.
«Так вот ты какая Исландия — страна льда. На карте ты казалась мне диковинной рыбой, подвешенной вялиться на „веревочке“ Северного полярного круга. Романтическая страна, памятная еще с детства: ведь отсюда, из кратера вулкана, началось жюль-верновское „Путешествие к центру земли“. Страна мужественных и стойких людей, страна застывшей лавы, крутостенных фиордов, вечно волнующихся гейзеров… Где-то я читал, что Гейзер — собственное имя самого крупного кипящего источника Исландии — такое же собственное, как Везувий, Этна, Килиманджаро. Северный остров дал название всем другим горячим ключам — они стали гейзерами с маленькой буквы… А какие здесь фиорды! Вон тот будто прорублен богатырем-великаном из саги — один взмах меча — и каменный берег расколот до самой воды».
О чем задумались, мистер Костюченко? — раздался знакомый бас Джонсона.
— Об острове, полном гейзеров и саг.
— Саг? Каких саг?
Георгий рассказал. Сэр Джонсон не ведал ни о сагах, ни о Гейзере с большой буквы.
— Можно подумать, что вы уже бывали здесь, мистер Костюченко.
— Бывал. В детстве.
— С родителями?
— Нет. С Жюль Верном.
Джонсон кивнул, сделал несколько шагов, остановился:
— Я тоже кое-что знаю об острове. Самое главное: он, к сожалению, не является собственностью Великобритании. Им, к сожалению, владеет Дания. Зачем такой крошке колония?
…Исландия скрылась во мгле.
Крейсер снова распарывал море, бросался то вправо, то влево, зарывался носом в волны, — корма поднималась, гребной винт выходил из воды, крутился вхолостую, и все в каюте опять вибрировало с невероятной силой.
Надрываются двигатели, беснуется море…
Трудно Георгию и Николаю! Не с кем им поговорить, отвести душу. Конечно, они понимают, что сейчас всем тяжело, но, когда ты среди своих, любые невзгоды переносить легче.
Роберт принес еду.
— Как дела, Роберт?
Как правило, был один ответ в таких случаях: не знаю. Роберт вдруг сказал:
— Эсминец сопровождения получил пробоину. Идти может.
— А караван?
Молчит.
— Что с караваном?
Роберт опустил голову и поднял растопыренные пальцы:
— Пять. Нет…
Ушел.
Дипкурьеры долго молчали. Наконец Георгий произнес:
— Торговые пароходы практически совершенно беззащитны. Какие же железные парни водят их!..
Георгий знал, что в иные рейсы из сотни кораблей до Мурманска добиралось не больше десяти. В сердце его все росло и росло беспокойство за людей и корабли. «У нас тут толстая броня и огрызаться есть чем, нас не так-то просто пустить ко дну, а они уязвимы со всех сторон». Увидеть бы их! Более того, возникло чувство, какое бывает у суеверного человека, — если увижу, то все доберемся целыми до родных берегов. Надо напомнить Джонсону: хотим подняться наверх.
Роберт заглянул в каюту, выпалил: «Чертов опасност!» Поднял глаза к небу, что-то произнес по-английски и убежал. Георгию показалось, что Роберт сказал: «Господи, помоги!»
Напряжение чувствовалось во всем. Из каюты видно было, как мимо пробегают озабоченные моряки. Можно было уловить отрывистые команды, тревожные возгласы. Но все это заглушала канонада.
Значит, враг вновь близко. Оглушительно грохочут орудия главного калибра. При каждом залпе под броневыми щитами иллюминаторов, по кругу, вспыхивает молния.
Георгий и Николай научились различать, когда бьет крейсер, а когда — враг. Если гром и зарница — стреляет крейсер, если только гром — отвечают фашистские корабли.
Чем кончится поединок? Как узнать, что происходит там, наверху? Пойти бы, черт возьми, подавать снаряды!
Рядом с каютой дипкурьеров находился артиллерийский пост подачи снарядов. Там орудовала дюжина моряков. Каждый четко знал свое место и свои обязанности. Никто из них уже давно не был в своем кубрике. Еду — сандвичи — доставляли сюда, к боевым постам.
«Как когда-то подавали их лорду Сандвичу, не желавшему отвлекаться от карточной игры, — с иронией подумал Георгий. — О лорд, увековечивший себя сандвичами, думал ли ты, что твое „изобретение“ очень пригодится в другой игре, где ставка — жизнь, свобода народов, государств!»
Моряки грузили и грузили снаряды в лифты. Робы мокры от пота.
…Появился мистер Джонсон.
— Идет бой? — спросил Георгий.
— Война…
— А точнее?
— Война!
Ясно: помкэп ничего больше не скажет.
— Вы ранены?
Пустяк. Ударился о переборку при сильной качке. Джентльмены, не голодны ли вы, может быть, добавить сандвичей? — спросил Джонсон. — Значит, не надо. Желаю здоровья.
Сквозь бурю, сквозь сталь донеслось несколько сильных взрывов.
— Либо фашистские торпеды, либо английские глубинные бомбы, — попробовал угадать Георгий.
…Утром не хотелось даже умываться, не то что бриться.
Роберт принес сандвичи и кофе. Он был мрачен, неразговорчив.
Щеки и подбородок чернила жесткая щетина.
Георгий подошел к зеркалу. А как он? Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Неожиданно тоном, какой звучит только со сцены, произнес:
— Брить или не брить? — вот в чем вопрос!
Энергично начал намыливать щеку.
Николай улыбнулся:
— Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский.
На бритье Георгий потратил целый час.
— Ну а ты, Николай?
Тот провел рукой по подбородку. Вздохнул:
— Придется.
…Тягостно тянется время.
Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай, как там, наверху, что впереди?
